Неточные совпадения
Но происшествие это
было важно в том отношении, что если прежде у Грустилова еще
были кое-какие сомнения насчет предстоящего ему образа действия, то с этой минуты они совершенно исчезли. Вечером того же дня он назначил Парамошу инспектором глуповских училищ, а другому юродивому, Яшеньке, предоставил кафедру
философии, которую нарочно для него создал в уездном училище. Сам же усердно принялся за сочинение трактата:"О восхищениях благочестивой души".
Так что, несмотря на уединение или вследствие уединения, жизнь eго
была чрезвычайно наполнена, и только изредка он испытывал неудовлетворенное желание сообщения бродящих у него в голове мыслей кому-нибудь, кроме Агафьи Михайловны хотя и с нею ему случалось нередко рассуждать о физике, теории хозяйства и в особенности о
философии;
философия составляла любимый предмет Агафьи Михайловны.
— Я думаю, — сказал Константин, — что никакая деятельность не может
быть прочна, если она не имеет основы в личном интересе. Это общая истина, философская, — сказал он, с решительностью повторяя слово философская, как будто желая показать, что он тоже имеет право, как и всякий, говорить о
философии.
Сергей Иванович еще раз улыбнулся. «И у него там тоже какая-то своя
философия есть на службу своих наклонностей», подумал он.
Она знала, что в области политики,
философии богословия Алексей Александрович сомневался или отыскивал; но в вопросах искусства и поэзии, в особенности музыки, понимания которой он
был совершенно лишен, у него
были самые определенные и твердые мнения.
Почтмейстер вдался более в
философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они
были, это никому не
было известно; впрочем, он
был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь.
На одной
было заглавие: «
Философия, в смысле науки»; шесть томов в ряд под названием: «Предуготовительное вступление к теории мышления в их общности, совокупности, сущности и во применении к уразумению органических начал обоюдного раздвоения общественной производительности».
Тут
были всё книги
философии.
Он прочел все, что
было написано во Франции замечательного по части
философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
Эта последняя фраза, видимо, не понравилась Базарову; от нее веяло
философией, то
есть романтизмом, ибо Базаров и
философию называл романтизмом; но он не почел за нужное опровергать своего молодого ученика.
— Как мир, — согласился Безбедов, усмехаясь. — Как цивилизация, — добавил он, подмигнув фарфоровым глазом. — Ведь цивилизация и родит анархистов. Вожди цивилизации — или как их там? — смотрят на людей, как на стадо баранов, а я — баран для себя и не хочу
быть зарезанным для цивилизации, зажаренным под соусом какой-нибудь
философии.
Газеты большевиков раздражали его еще более сильно, раздражали и враждебно тревожили. В этих газетах он чувствовал явное намерение поссорить его с самим собою, ‹убедить его в безвыходности положения страны,› неправильности всех его оценок, всех навыков мысли. Они действовали иронией, насмешкой, возмущали грубостью языка, прямолинейностью мысли. Их материал освещался социальной
философией, и это
была «система фраз», которую он не в силах
был оспорить.
— Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо работает ваша полиция. Наш Скотланд-ярд узнал бы, о да! Замечательная
была русская женщина, — одобрил он. — Несколько… как это говорится? — обре-ме-не-на знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим умом. Это я замечаю у многих: русские как будто стыдятся практики и прячут ее, орнаментируют религией,
философией, этикой…
Возражаю: «Нет организма без функции!» Не уступает: «
Есть, и это — вы!» Насмешил он меня, но — я задумался, а потом серьезно взялся за Маркса и понял, что его
философия истории совершенно устраняет все буржуазные социологии и прочие хитросплетения.
— Подумайте, оказывается,
есть такая
философия!
У них
есть Кант, Гегель, но наиболее родственной им
философией служит
философия Фихте, Штирнера, Ницше.
— Пожалуйста, найдите в книгах Сомовой «
Философию мистики». Но, может
быть, я неверно прочитал, — ворчливо добавил он, — какая же
философия мистики возможна?
— XIX век — век пессимизма, никогда еще в литературе и
философии не
было столько пессимистов, как в этом веке. Никто не пробовал поставить вопрос: в чем коренится причина этого явления? А она — совершенно очевидна: материализм! Да, именно — он! Материальная культура не создает счастья, не создает. Дух не удовлетворяется количеством вещей, хотя бы они
были прекрасные. И вот здесь — пред учением Маркса встает неодолимая преграда.
— Фу! Это — эпидемия какая-то! А знаешь, Лидия увлекается
философией, религией и вообще… Где Иноков? — спросила она, но тотчас же, не ожидая ответа, затараторила: — Почему не
пьешь чай? Я страшно обрадовалась самовару. Впрочем, у одного эмигранта в Швейцарии
есть самовар…
Господствует банкир, миллионщик, черт его душу возьми, разорвал трудовой народ на враждебные нация… вон какую войнищу затеял, а вы — чаек
пьете и рыбью
философию разводите…
— «Людей, говорит, моего класса, которые принимают эту
философию истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил человека, и чем беспощаднее насилие — тем выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы
были…
— Камень — дурак. И дерево — дурак. И всякое произрастание — ни к чему, если нет человека. А ежели до этого глупого материала коснутся наши руки, — имеем удобные для жилья дома, дороги, мосты и всякие вещи, машины и забавы, вроде шашек или карт и музыкальных труб. Так-то. Я допрежде сектантом
был, сютаевцем, а потом стал проникать в настоящую
философию о жизни и — проник насквозь, при помощи неизвестного человека.
Маленькая лекция по
философии угрожала разрастись в солидную, Самгину стало скучно слушать и несколько неприятно следить за игрой лица оратора. Он обратил внимание свое на женщин, их
было десятка полтора, и все они как бы застыли, очарованные голосом и многозначительной улыбочкой красноречивого Платона.
Эта
философия казалась Климу очень туманной, косноязычной, неприятной. Но и в ней
было что-то, совпадающее с его настроением. Он слушал Кумова молча, лишь изредка ставя краткие вопросы, и еще более раздражался, убеждаясь, что слова этого развинченного человека чем-то совпадают с его мыслями. Это
было почти унизительно.
«Их мысли знакомы мне, возможно, что они мною рождены и посеяны», — не без гордости подумал Клим Иванович. Но тут он вспомнил «Переписку» Гоголя, политическую
философию Константина Леонтьева, «Дневники» Достоевского, «Московский сборник» К. Победоносцева, брошюрку Льва Тихомирова «Почему я перестал
быть революционером» и еще многое.
Но слова о ничтожестве человека пред грозной силой природы, пред законом смерти не портили настроение Самгина, он знал, что эти слова меньше всего мешают жить их авторам, если авторы физически здоровы. Он знал, что Артур Шопенгауэр, прожив 72 года и доказав, что пессимизм
есть основа религиозного настроения, умер в счастливом убеждении, что его не очень веселая
философия о мире, как «призраке мозга», является «лучшим созданием XIX века».
— Клим Иванович, давай, брат, газету издавать! Просто и чисто демократическую, безо всяких эдаких загогулин от
философии, однако — с Марксом, но — без Ленина, понимаешь, а? Орган интеллигентного пролетариата, — понимаешь?
Будем морды бить направо, налево, а?
— Отстань! Семинарист этот
был прилежным учеником, а чудотворца из него литераторы сделали за мужиколюбие. Я тебе скажу, что бурят Щапов
был мыслителем как раз погуще его, да!
Есть еще мыслитель — Федоров, но его «
Философия общего дела» никому не знакома.
— Жулик, — сказала она, кушая мармелад. — Это я не о философе, а о том, кто писал отчет. Помнишь: на Дуняшином концерте щеголь ораторствовал, сынок уездного предводителя дворянства? Это — он. Перекрасился октябристом. Газету они покупают, кажется, уже и купили. У либералов денег нет. Теперь столыпинскую
философию проповедовать
будут: «Сначала — успокоение, потом — реформы».
— Наивнейшая метафизика, чепуха, — сердито сказал Самгин, с негодованием улавливая общее между
философией письмоводителя и своими мыслями. —
Будем спать, я тоже устал.
— «Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он живет сравнительно цельной духовной жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной
философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно
быть, Бердяев придумал.
Вот какая
философия выработалась у обломовского Платона и убаюкивала его среди вопросов и строгих требований долга и назначения! И родился и воспитан он
был не как гладиатор для арены, а как мирный зритель боя; не вынести бы его робкой и ленивой душе ни тревог счастья, ни ударов жизни — следовательно, он выразил собою один ее край, и добиваться, менять в ней что-нибудь или каяться — нечего.
«Боже мой! — думал он, внутренне содрогаясь, — полчаса назад я
был честен, чист, горд; полчаса позже этот святой ребенок превратился бы в жалкое создание, а „честный и гордый“ человек в величайшего негодяя! Гордый дух уступил бы всемогущей плоти; кровь и нервы посмеялись бы над
философией, нравственностью, развитием! Однако дух устоял, кровь и нервы не одолели: честь, честность спасены…»
Тогда нужно и важно
было общение с природой и с прежде него жившими, мыслящими и чувствовавшими людьми (
философия, поэзия), — теперь нужны и важны
были человеческие учреждения и общение с товарищами.
Но на этот раз последнее
было довольно трудно сделать, потому что в
философии Половодов смыслил столько же, сколько и в санскритском языке.
Но и значит, что марксистская
философия не
есть материализм, и наименование ее таковой
есть явное насилие над терминологией.
Еще более приходится признать, что в духовной жизни германского народа, в германской мистике,
философии, музыке, поэзии
были великие и мировые ценности, а не один лишь культ силы, не один призрачный феноменализм и пр.
Более того, можно
было утверждать субъективный метод в
философии вообще.
Маркс хотел ввести конкретного человека в философское миросозерцание и думал, что он это делает, утверждая материализм, хотя материализм
есть абстрактная, наименее конкретная из
философий.
Можно установить следующие религиозные черты марксизма: строгая догматическая система, несмотря на практическую гибкость, разделение на ортодоксию и ересь, неизменяемость
философии науки, священное писание Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, которое может
быть истолковываемо, но не подвергнуто сомнению; разделение мира на две части — верующих — верных и неверующих — неверных; иерархически организованная коммунистическая церковь с директивами сверху; перенесение совести на высший орган коммунистической партии, на собор; тоталитаризм, свойственный лишь религиям; фанатизм верующих; отлучение и расстрел еретиков; недопущение секуляризации внутри коллектива верующих; признание первородного греха (эксплуатации).
На почве греческой
философии философия истории не
была возможна, она возможна лишь на иудео-христианской почве, хотя бы это и не сознавалось.
Все эти свойства России
были положены в основу славянофильской
философии истории и славянофильских общественных идеалов.
Ценность
есть качество, господствует же
философия количества.
Для того, кто смотрит на мировую борьбу с точки зрения
философии истории, должно
быть ясно, что ныне разыгрывается один из актов всемирно-исторической драмы Востока и Запада.
Иррациональная
философия жизни в сущности истиной не интересуется, но в этой
философии есть доля истины, той истины, что познание
есть функция жизни.
Экзистенциальная
философия есть субъективный метод в
философии, она утверждает познание мира в человеческом существовании и через человеческое существование, она антропоцентрична.
Есть два типа
философии:
философия ценностей и
философия блага или пользы.
Марксистская
философия не только противоречива, но и совершенно устарела, в ней
есть сектантская затхлость.
Она
была скорее у А. Богданова, который хотел построить чисто социальную
философию.
Вся германская
философия имеет идеалистическое направление, и материализм мог
быть в ней лишь случайным и незначительным явлением.